Том 4. Поэмы 1855-1877 - Страница 69

Храм божий на горе мелькнул
И детски чистым чувством веры
Внезапно на душу пахнул…

Мы очень рады, что г. Некрасов вывез из-за границы такие похвальные чувства, что в нем

Сердце вещее ликует
И умиляется до дна —

и что он говорит в конце стихотворения:

Сломившийся под игом горя
За личным счастьем не гонись
И богу уступай не споря…

Последний стих нам кажется только неполон. Истинное смирение принуждает уступать и людям» (СО, 1857, № 43, с. 1052). Рецензент «Русской речи» А. С. <А. С. Суворин> писал: «Г-на Некрасова действительно любят у нас, но любят не потому только, что он является грозным сатириком, что ему удается вызвать часто своими стихами чувство негодования в читателе, а потому особенно, что он чувствует жизнь, что он нашел в пей примиряющий элемент <…> Успокоение это вносится в душу поэта чувством любви к родине-матери и к народу <…> И нива просветлеет перед поэтом, станет пышней и красивей, и ласковей замашет лес своими вершинами, и слезы хлынут из глаз, и в умилении посылает он привет и рекам родным, и деревенской тишине, и широким нивам, и божий храм пахнет на него детски чистым чувством веры, и пропадет отрицанье и сомненье. „Войди с открытой головой“, — шепчет ему какой-то голос. И чудные упруго-металлические стихи вырываются у поэта, стихи скорби и любви льются из-под пера его, когда он входит в божий храм и вспоминает о народе, который он так любит, о пароде-герое, который в борьбе суровой не шатнулся до конца, которого венец терновый светлее победоносного венца» (Рус. речь, 1861, № 103–104, с. 805).

Откликаясь на Ст 1861, критика в целом теснее связывала «Тишину» с другими произведениями Некрасова: «Когда мы геройствовали, собирали армии и ополчения, еще более собирали забытые воспоминания о бранной славе двенадцатого года и многие, даже очень многие, поэты и прозаики пустились в воинственные песни псевдонародного содержания, — г. Некрасов написал следующее маленькое стихотворение, которое нам нравится более всех воинственных стихов:

Внимая ужасам войны <…>

Наконец, еще больше приближаясь к нашему времени, когда после войны, всё, казалось, заговорило и зашевелилось, когда столица наша начала ораторствовать и появились надежды, — в это время, в 1856 году, г. Некрасов написал следующее превосходное стихотворение „В столицах шум…“» (ОЗ, 1861, № 11–12, отд. II, с. 90.

В том же духе оценивалась «Тишина» в анонимной рецензии на Ст 1861 в журнале «Светоч»: «При первом шаге за рубеж своей родины поэт отдается весь ее чарующему влиянию, он весь проникается разлитой повсюду родной по крови жизнью: полной грудью пьет он воздух беспредельно раскинутых перед ним полей и в этом воздухе находит источник обновляющих сил. Вся природа в глазах поэта принимает праздничный вид, всё улыбается ему, всё манит в братские объятия, в святую минуту свидания с милой родиной он забывает, как еще недавно здесь же, полный „мучительных дум“, выносил он тяжелое страданье, обливался кровавыми слезами, как еще недавно из его наболевшей груди вырывались болезненные стоны; но всё прощено, всё исчезло… поэт помнит одно, что он на родине, что он видит то, перед чем привык благоговеть, может быть, в далекое, давно минувшее детство. Тот, кто умеет так чувствовать, может, положа руку на сердце, смело сказать, что он любил и любит свою родину!.. Ни в одном произведении своем Некрасов не являл нам таких образов, какие явил он в „Тишине“» (Св, 1862, кн. 1, отд. «Критическое обозрение», с. 104–105).

Тогда же, истолковывая «Тишину» в почвенническом духе, Ап. Григорьев в статье «Стихотворения Н. Некрасова» связывал ее с предшествующей традицией Пушкина и Лермонтова: «Поставьте в параллель с этою искренностью любви к почве первые, робкие, хотя затаенно страстные, признания великого Пушкина в любви к почве в „Онегине“ — и вы поймете… конечно не то, что „если б не обстоятельства, то Некрасов был бы выше Пушкина и Лермонтова“, а разницу двух эпох литературы. Припомните тоже полусардоническое, язвительное, но тоже страстное признание почве в любви к ней Лермонтова („Люблю я родину“ и проч.) — и потом посмотрите, до какого высокого лиризма идет Некрасов, нимало не смущаясь» (В, 1862, № 7, отд. II,

Стремление рассматривать поэму как попытку примирения с жизнью имело место и в советском литературоведении (см.: Евгеньев-Максимов В. Е. Творческий путь Н. А. Некрасова. М.-Л., 1953, с. 102–103). Иная точка зрения представлена в указанной работе Ю. В. Лебедева (с. 109–111 и др.).

Тяжеле стонов не слыхали Ни римский Петр, ни Колизей! — Собор святого Петра в Риме, главный собор римской католической церкви, выдающийся памятник архитектуры XV–XVII вв. Упоминание всемирно известного римского Колизея, связанного с муками первых христиан, которых там бросали на растерзание диким зверям, и собора святого Петра как места паломничества должно было с особой силой подчеркнуть меру страданий русского народа, приходящего в свой сельский «убогий» храм.

Французов с красными ногами… — Во время Крымской войны в состав французских войск входили отряды зуавов, комплектовавшиеся в основном из алжирских племен; особенностью их обмундирования были красные шаровары.

Молчит и он… — Слово «он» относится к Севастополю.

…ни ревижских душ… — Ревизская душа — единица учета мужского населения, подлежавшего обложению подушной податью. Существовала в России с 1718 по 1887 г. Лица, с которых взимались подати, включались в особые учетные списки — «ревизские сказки», и поэтому именовались «ревизскими душами».